[nick]tokugawa yoshitomi[/nick][icon]https://i.imgur.com/ezCMc12.png[/icon]В ту знойную, летнюю ночь он просыпается от удушья.

Открывая глаза, Ешитоми не видит перед собой ничего, кроме сочащейся багровой кровью тьмы. Пытается дышать — тщетно, горло сдавливает — иллюзия или что-то//кто-то на самом деле, ослабевшие руки непроизвольно ощупывают шею — ничего. Рывок — он садится на кровать и вновь хватает воздух ртом. Он не знает, что происходит, и не уверен, что хочет это знать. Паника мутной тенью оседает под его кожей, притаивается, словно верный пес, и ожидает [чего — неизвестно]. Понимание требует сил, у него их нет, возможности думать — тоже. Его восприятие горит, множество осколков почти мгновенно обращается в пепел, пламенем не тронут лишь небольшой остров его души — и это все, что составляет его жизнь. В нем не остается ничего, кроме одного ощущения.

Он задыхается.

Лихорадочный взгляд, улавливающий кривые и уродливые тени, беглый и болезненный с отпечатком безысходного страха, как у загнанного, раненого зверя, отчаянные попытки вернуть себе возможность дышать, проступающая на теле испарина, пропитанные влагой светлые одежды, пальцы, сжимающие до боли простынь. Боль рассекает сознание полностью, заставляя кричать, — ничего другого Ешитоми не может сделать, иначе от боли не избавиться и снизить ее давление невозможно. Ему все равно — он теряет контроль над собой полностью и едва ли запоминает, что делает сам же.

Все прекращается, когда рука случайно касается плеча лежащего рядом с ним самурая.

Одного прикосновения достаточно, чтобы вновь начать дышать, чтобы перестать чувствовать беспричинный страх, чтобы вспомнить, что сон ушел, осталось только мягкое, приятное сейчас — пусть и это сейчас длится не столь долго, сколько бы хотелось ему, но этого вполне достаточно, но это позволяет урвать немного счастья.
Одного прикосновения достаточно, чтобы почувствовать — это то, чего он так желает, то, без чего его жизнь не имела бы никакого смысла. Его самурай, его возлюбленный, весь его мир.
Одного прикосновения достаточно? Недостаточно.

Еще какое-то время он пытается прийти в себя.

Он продолжает пытаться отдышаться, пока перед глазами не начинает все постепенно расплываться и тонуть. Закрывая лицо руками, Токугава слегка склоняется и пытается отыскать себе оправдание. Ему всегда нужды оправдания и объяснения, всегда — раскрытие причин своих действий [пусть и далеко не всегда честное]. Пытается — удачно, останавливается на мысли, что ему просто приснился кошмарный сон, котрый он забыл. Подобное случается — и это немного успокаивает, придает уверенности, что все в порядке, незачем так переживать из-за этого.

Все в порядке — повторяет он себе, слегка массируя свои виски.

Ничего не произошло, все под контролем — напоминает он себе.

Смотрит на свои руки — в тусклом свете одутловатой луны видит кровавые пятна, рассекающие белизну его кожи. Боится поднимать взгляд и смотреть в собственное отражение в зеркале, зная, что может там увидеть. Одежды немного пострадали — и Ешитоми боится даже взглянуть на них.

Он все еще говорит себе — все в порядке, но почти не верит в это.

Бросив короткий взгляд на своего любимого и убедившись, что он по-прежнему дремлет, Токугава поднимается и, отодвинув дверь, выходит к чистому пруду. Пока вокруг цветет ночь, сливаются запахи трав, а блики луны играючи дрожат на поверхности, он встает на колени, погружает в прохладную воду ладони и, зачерпнув немного, выплескивает на свое лицо. Его надежда — прийти немного в себя, убрать лишние мысли и сосредоточиться. Иначе — погибель.

Они сбегают перед поездкой в Киото, желая провести немного времени только вдвоем. Рискованно и дерзко. Они оба немного безрассудны. Сегун и его самурай — оба стоят друг друга. Ешитоми едва ли может сказать, кто именно предложил эту идею, оба мечтали насладиться друг другом вдали от чужих глаз, что, кажется, не предложи один — предложил бы другой. И, хоть Токугава понимает всю опасность, он не жалеет ни о чем.

Впервые он чувствует себя по-настоящему счастливым.

Вырваться из того ограниченного, аккуратно выстроенного мира сегуна — это значит обрести подлинную свободу, получить возможность хотя бы короткое время побыть сами собой. Быть Ешитоми, не сегуном — это могло бы вполне стать его собственной мечтой, будь у него возможность о чем-то мечтать. Его будущее зависит вовсе не от него, он не хозяин собственной судьбе. Не он выбрал, чтобы родиться в семье сегунов, не он решил стать им, когда среди кандидатов были взрослые и опытные люди, не он, только не он. Единственное, что он сделал сам, — полюбил Соджи.

И это единственное, что было правильным в его жизни.

Он делает глубокий вдох, позволяя горячему дыханию ночи наполнить свои легкие, и вновь погружает руки в воду. Пропускает три удара сердца, поднимается на ноги и возвращается к постели, в которой спит его самурай.

Сдерживать свои порывы кажется невозможным. Его бледные ладони с застывшими каплями ледяной воды тянутся к лицу его самурая, того, кто защищал его все эти годы, все эти бесконечно долгие, дорогие сердцу годы. Прикосновение к лицу любимого отзывается во всем теле сладкой истомой и не покидает его даже тогда, когда рука соскальзывает к шее, а после — к ключицам. Он боится его разбудить, опасается, что его возлюбленный не получит возможности познать, что есть хороший отдых, оттого его касания легки и осторожны. 

— Соджи, — мягко шепчет он, склоняясь к нему и касаясь губами края уха.

Он хочет что-то сказать. Что-то непременно важное, застывшее свинцом на языке, не дающее покоя. Что-то — и не может понять что именно. Чувствует, что должен сказать об этом, но слова застревают где-то внутри. Хочет сказать, как ему дорог его благородный самурай, хочет дать понять, как любит и как желает его тело каждую ночь, хочет произнести бесчисленное множество клятв и пообещать то, чего не сможет исполнить никогда, но приложить к этому все свои силы.

— Я никогда тебя не оставлю. Мы всегда будем вместе, мой самурай.

На его губах застывает никогда.

Его глаза говорят — всегда.

В ту знойную, летнюю ночь он еще не знает, что всего лишь через неделю лишится жизни.